Лето 1984 года. Село Кудряшово

Вечером Олег Борисович Вотчин вышел из дома Мишки Левушина, шарахнулся от дворовой собаки и, ничего не соображая, направился в сад. На полпути он опомнился, вернулся обратно и вышел за калитку. Собака недовольно заворчала ему вслед.

– Чертовщина какая-то, – пробормотал Вотчин себе под нос. – Что тут творится?

После того как Олег Борисович подслушал рассказ парня, прибежавшего утром к его хозяйке, он осторожно выведал у Марьи Авдотьевны подробности появления у нее скульптуры и отправился проводить собственное расследование. У Натальи Котик он просидел сорок минут, прежде чем навел ее на тему, которая его интересовала. С Левушиным оказалось проще – парень, хоть и без охоты, но все же рассказал то, что требовалось Вотчину.

– Значит, смирная стала теща, – в десятый раз уточнил Олег Борисович, недоверчиво глядя на хмурого Мишку.

– Не то слово. То подаст, это принесет, слова злого не скажет… А, провались оно все пропадом!

Вотчин не понял, чем недоволен бывший владелец русалки. Но это было и не важно. Важно другое…

– Получается, ты у нас желания исполняешь? – Он недоверчиво посмотрел на деревянную фигурку, покачал головой.

Если рассказ Мишки Левушина можно было списать на его буйное воображение, то с Натальей Котик дело обстояло иначе. Олег Борисович видел красавицу – полную, пышногрудую, с осанкой боярыни. А она сама говорила, что была дурнушкой. Впрочем, Наталья, как быстро понял Вотчин, особым умом не отличалась и могла сдуру придумать о себе всякую ерунду. Но ее слова подтверждала его хозяйка. „Была корова коровой, а стала – королевишна“, – сказала Марья Авдотьевна, и у Вотчина не было причины не верить ее словам.

С третьим человеком – молодым парнем лет восемнадцати из соседнего села, внуком покойной приятельницы Марьи Авдотьевны, Олег Борисович не говорил. Он сильно сомневался в том, что парень согласится хоть что-то рассказывать о русалке. Но все, что нужно, Вотчин и так знал: парень утром признался, что хотел убить человека, а вечером того убили. В том, что убийство произошло на самом деле, сомневаться не приходилось: два соседних села и все Кудряшово шумели и обсуждали, что у Черной запруды закололи ножом одного из трех братьев.

Больше всего Вотчина удивляло, что владельцы русалки без всякого сомнения верили в то, что она исполняет желание. Кроме одного человека – его хозяйки, Марьи Авдотьевны. Она вообще не понимала, о чем идет речь, словно фантазия ее была наглухо закрыта от мысли о такой возможности. „Может, дело в том, что старуха – верующая, а остальные нет? – размышлял Вотчин, сворачивая на темную узенькую улочку. – Или и впрямь причина только в русалке? Я ведь, признаться, и сам не удивился, когда услышал…“

Сзади прошуршали шаги, и Олег Борисович обернулся. На улочку свернул человек и быстро приближался к нему. Вотчину стало не по себе. В первую секунду он хотел дождаться идущего и поздороваться, но в следующую, ведомый неизвестным ему чувством, быстро пошел прочь.

Пройдя десяток шагов, он обернулся и с неприятным удивлением увидел, что прохожий догоняет его. Олега Борисовича отчего-то поразило, что в темноте он не может разглядеть лица. Он даже не мог понять, мужчина или женщина идет за ним – по обе стороны переулка стояли заборы, дома выходили на другую сторону, и свет из окон не освещал узкий, заросший травой проход. Единственный фонарь горел далеко на главной дороге.

– Добрый вечер! – громко сказал Вотчин, решив не позориться, удирая неведомо от кого по сельским закоулкам.

Ответа не последовало, и он, плюнув на приличия, решительно пошел по траве, убыстряя шаги. Оборачиваться ему не хотелось, но в какую-то секунду он не выдержал и посмотрел назад. Человека не было.

– Что за шутки… – начал было Олег Борисович и осекся. „Куда он пропал?“

Ощущение опасности не покидало его. Вдалеке высокий голос выводил под гармошку песню, и от этого Вотчин острее чувствовал, что стоит в темном переулке совершенно один. И если что-то случится, никто не придет ему на помощь.

„Что за мысли? – оборвал он себя. – Какая помощь? Спятил, уважаемый Олег Борисович? Иди домой“.

Человек, нырнувший в незаметную щель между заборами, очень торопился. Ему нужно было обогнуть четыре дома, чтобы выйти там, где пересекались два переулка, один из которых вел к дому старухи Авдотьевны. Место здесь было глухое, заросшее кустами лопуха и крапивой. „Хорошо, что он этой дорогой пошел, – думал человек на бегу. – Так бы, глядишь, заорал – и с дороги его бы услышали. Или из домов. А здесь и заорать не успеет“.

Вотчин углублялся в переулок все дальше от света фонаря на главной дороге, когда непонятное чувство заставило его остановиться. Хозяйка хорошо описала ему короткий путь от дома Левушина до ее собственного, и Олегу Борисовичу оставалось повернуть направо и пройти тропинкой между заборами. Но поворачивать ему не хотелось.

Он обернулся – позади никого не было. Присмотрелся к тропинке, но разглядел только, что идти предстоит мимо высоких стеблей, в сумерках показавшихся ему усами огромных насекомых. Налетевший ветерок пошевелил усы, и Вотчин поежился, хотя было тепло.

– Крапива! – вслух сказал он с притворной досадой. – Надо же… Придется возвращаться.

Олег Борисович пошел обратно, чувствуя нарастающее облегчение от того, что ему не придется идти темной тропой между высоких глухих заборов. „Тропинками пройдешь, – передразнил он хозяйку, – путь срежешь! Нет уж, уважаемая Марья Авдотьевна. Срезайте сами. А я уж как-нибудь…“

Мысли Вотчина прервал шелест за спиной, и, оглянувшись, коллекционер с ужасом увидел в одном шаге от себя человека в темном мешковатом костюме, на голову которого был нахлобучен белый марлевый мешок с прорезями для глаз.

Именно мешок и привел коллекционера в оцепенение. Он замер, на секунду потеряв всякую способность к сопротивлению, и за эту секунду преследователь сделал последний шаг, отделявший его от Олега Борисовича. В узких прорезях мешка Вотчин увидел голубые глаза, а в них то, что привело его в чувство и заставило действовать. Он вскрикнул, в отчаянном порыве бросился на преследователя и толкнул его изо всех сил. Сверкнуло длинное лезвие, и нападающий, потеряв равновесие, упал в кусты, забарахтался в них, а Вотчин помчался скачками к желтому кругу фонаря, казавшемуся очень далеким.

Он бежал, не оглядываясь, и боялся кричать, чтобы не потратить остаток сил на крик. Добежав до крайнего забора, обернулся на ходу и чуть не упал, споткнувшись о какую-то палку.

Преследователь исчез. Вотчин, тяжело дыша, обшарил взглядом улочку, но человек с белым мешком на голове испарился, словно его и не было. Олег Борисович вспомнил сверкнувшее лезвие, сел на мокрую от вечерней росы траву и взялся за сердце. На лбу у него выступил холодный пот.

Отдышавшись и чуть придя в себя, он встал и быстро пошел по улице, оглядываясь через каждые три шага и вздрагивая от гавканья собак за заборами. Навстречу ему попалась компания мальчишек лет шестнадцати, оглядевших Олега Борисовича с насмешливым враждебным любопытством. Вотчин их понимал: начинающий лысеть мужичок в мокрой от пота рубашке и перепачканных травою брюках выглядел нелепо. Он провел рукой по влажной лысине и остановился, переводя дыхание. До дома хозяйки оставался один прогон.

Вотчина вдруг накрыл страх, что его догонят и убьют даже на широкой улице, перед желтыми окнами, свет из которых мягко ложился на кусты в палисадниках. Он снова оглянулся, вышел на середину дороги – чтобы тот, в белом мешке, не выскочил из ближайших кустов. Для уверенности Олег Борисович нащупал в кармане деревянную русалку и не выпускал ее из руки до самой калитки, за которой стояла, дожидаясь его, Марья Авдотьевна.

– Долго же ты, батюшка, ходил, – укоризненно заметила она, открывая калитку. – Ужинать пора. Или тебя у Левушиных кормили?

Олег Борисович покачал головой.

– А ты что бледный-то какой? – встревожилась старушка.

– Все в порядке. – Вотчин нервно огляделся вокруг и шмыгнул в дом.